В этом номере Московского психологического журнала мы публикуем
избранные главы из книги отечественного психиатра и психотерапевта,
президента Московской
психотерапевтической академии Буянова
М.И. "Мы". В ней предпринята попытка дать обобщенный
психологический, исторический и психопатологический портрет современного
общества, приводится много примеров из богатого клинического опыта
автора и его поездок по разным странам. Подробно говорится о психиатрических
проблемах событий в Москве 23-26 октября 2002 г. и о переносе останков
Александра Дюма в Пантеон.
Ходоки и подстилки.
Биологические
и социальные роли во многом зависят от половой принадлежности, хотя,
понятно, что между мужчинами и женщинами много общего.
Мужчин делят на однолюбов, малолюбов и многолюбов, хотя, возможно,
встречаются и те, кто не способен любить; нелюбы - скорее всего
это клиенты психиатров. Женщин же никто и никогда не делит таким
образом: если она бросается на мужчину, ее именуют подстилкой -
не только оттого, что женщина во время полового акта чаще лежит
на спине, а мужчина на ней, но и чтобы подчеркнуть презрительное
к ней отношение.
Как часто встречаются разнолюбы, неизвестно. Лично я не видел мужчин,
которые бы при удобном случае не бросались на женщину. Не встречал
и женщин, отказывавших мне. Значит, однолюбие невозможно?
Существует многочисленная так называемая сексологическая литература,
в которой приводится много данных, сводящихся к тому, что половые
дисгармонии часты и что люди полигамны. Однако к таким данным следует
относиться осторожно: большинство сведений взяты с потолка или на
основании изучения тех, кто ходит к сексопатологам, а здоровые к
ним не обращаются - нечего им делать у врачей. Стало быть, все эти
цифры очень условны и приблизительны, их не надо абсолютизировать.
Доверять личному опыту тоже не всегда надо, ведь люди все разные,
неодинаково складываются их биографии; один расскажет все, как есть,
а другой скроет, преуменьшит, преувеличит, выдумает - в зависимости
от обстоятельств и личностных особенностей. Многое определяет среда:
кто живет среди богемы или людей с командировочными наклонностями,
увидит одно, а кто пребывает в пуританской среде, заметит совсем
иное.
Но ясно: одним или двумя-тремя половыми партнерами жизнь очень редко
исчерпывается; прожив 50-60 лет, мужчина вряд ли имел лишь одну
женщину, если, конечно, он живет в среде с относительно свободными
нравами.
А где они суровые? Считается, что у артистов они самые свободные,
ну так среди них очень часты разводы, неухоженные дети, неустроенный
быт. Но разве у врачей, учителей, инженеров иначе? Все семьи разные,
разное возможно в любой среде.
Что скрепляет семьи?
Разное, ибо и семьи разные. В основном привычка, налаженный быт,
лень, усталость, дети. С годами люди привыкают друг к другу, не
хочется менять устоявшиеся отношения. При советской власти брак
крепится еще и возможностью пожаловаться в партком, а уж там пропесочат
по первое число. Рухнула эта власть, и люди быстро осмелели, стали
менять партнеров как перчатки. То, что раньше считалось развратом,
сейчас уже к такому не относится.
Нелепо думать, что раньше было хорошо, а ныне невыносимо. Люди,
устремленные в прошлое, неспособные жить настоящим, потерявшие ориентиры,
утратившие вкус к новому, конечно, уповают на былое. Я, например,
о нем вспоминаю лишь иногда - когда пишу книги. Если ты живешь только
прошлым, значит, остановился в развитии, потерял силы идти в будущее.
Как бы что-то не было хорошо в прошлом, в будущем его может быть
еще больше, только уже не такого.
Видимо, чем больше вседозволенности, тем в большей степени будет
разрушаться институт брака в традиционном понимании: в основном
будут семьи с приходящим отцом или вообще без него. Их -таких семей
- всегда было много, но сейчас уже ничто не сдерживает полигамность
мужчин, и оттого семьи будут без отцов; в конце концов у недомашних
животных тоже нет семей, включающих самцов. Всем управляет самка,
при ней детеныши, а самцы приходят да уходят.
Семьи же, в которых обязателен самец, как, скажем, у львов, отличаются
большой деспотичностью, на такое не каждая женщина согласится.
Что испытывают самцы, когда мать их детеныша рожает уродов или умирает
в родах, никто не знает: у них же нет речи. Мужчины же испытывают
разное, но всегда это включает - с тем или иным удельным весом -
жалость, угрызение совести, сожаление, а, может, и удовлетворение.
В своей жизни я, наверное, испытал много больше, чем свойственно
одному-единственному человеку, но вот чего не знал по-настоящему,
так это выращивания собственных детей: они росли без меня, ими я
интересовался мало, не вкусил важного компонента жизни любого человека
- воспитания детей. Своих, а не чужих.
Об том никогда не желал, даже и не думал, лишь с годами стал обращать
на это внимание. Но и сейчас не знаю, хорошо это либо плохо - не
иметь опыта выращивания своих детей.
Ни об одном ребенке не думал никогда и не вспоминал его, а вот историю,
которую сейчас расскажу, вспоминаю - не часто, но вспоминаю.
В феврале 1969 года моя тогдашняя возлюбленная, видя, что я все
больше отдаляюсь от нее и живу собственной жизнью, после очередной
сцены сказала:
- Не хочешь жениться? Тогда я сделаю аборт. Я сама найду врача,
проводишь к нему, расплатишься и увезешь меня так, чтобы моя мать
об этом не узнала.
- Твоя воля - этот вопрос решает только женщина и никто больше.
- Хотела себе сделать подарок - родить, но мне дают место в аспирантуре,
хочу защищаться, чтобы обеспечить свое будущее: на родителей не
стоит надеяться.
Вскоре мы пошли по указанному адресу. Я сидел в комнате, а врач
принимал мою подругу на кухне. Она не пикнула во время той непростой
операции. Потом врач вынес большой таз, в котором в окровавленной
воде плавали кусочки детского тельца, и вылил в унитаз. Мы вышли
из дома.
С тех пор прошло много лет. Я забыл лицо этой женщины, только ее
запах остался в памяти, а вот кусочки мяса и кровь в тазу помню
очень отчетливо.
Через пару лет меня включили в какую-то комиссию, которая должна
была проверять один роддом. Ходили, смотрели, изучали отчетность.
Пояснения давал зав. отделением. Он внимательно поглядывал на меня
и словно побаивался. Я же удивлялся: не такая я уж и шишка, да и
комиссия создана для проформы, она ничего не решает, чего он на
меня уставился?
И только когда комиссия покинула роддом, вспомнил, кто он такой:
то был тот самый врач, который нес таз с кровавой водой и кусочками
тельца моего ребенка. Не было к нему ни ненависти, ни злости, ни
любопытства. Это был посторонний человек, ко мне не имеющий никакого
отношения.
Еще лет через десять присутствовал на совещании в Мосгорздраве,
там среди прочих выступал какой-то чин, говоривший об упадке воспроизводства
населения в СССР; мол, держимся лишь за счет Закавказья и Средней
Азии.
Пригляделся - это был тот, с кровавым тазом.
При других обстоятельствах, если бы на моем месте был другой человек,
все, что я сейчас рассказал, могло бы превратиться в тяжкое переживание,
способное привести к неврозу. Дело в самом человеке, а не во внешних
факторах: их переживают в зависимости от того, каков человек. Потому
то, что одному покажется жестокостью, обманом, еще чем-то, другой
так не воспримет.
|