|
 |
|
|
Московский психологический журнал. №10
"Здесь и теперь" в контакте матери
и ребенка (как быть плохой матерью). Наталия Кедрова.
|
|
|
Статья предоставлена Московским
Психотерапевтическим Журналом (1994, №3)
Кедрова Наталия Бонифатьевна - психолог, психотерапевт, сотрудник
МГИ, сертификат института Ф.Перлза (Гамбург).
 Мне
хотелось бы поделиться небольшим опытом психотерапии с несколькими
молодыми мамами, недавно родившими первого ребенка и столкнувшимися
с проблемами и сложностями своей новой ситуации.
Описываемые события относятся к тому недавнему времени, когда консультация
психолога и работа с психотерапевтом многим представлялись чем-то
необычным и экзотическим. Более знакомым и традиционно безопасным
способом решения своих проблем было обсуждение с подругами, знакомыми,
более опытными матерями.
Едва ли можно представить себе что-либо более соответствующее полному
хорошему контакту, чем взаимодействия матери и младенца. В процесс
общения включены все возможные стороны: ребенок ощущает мать и откликается
на нее всем своим телом, голосом. Их отношения непосредственны, они
адресованы самым глубинам личности каждого, это самая настоящая встреча
двух личностей, двух "Я". Кормление, питание ребенка - идеальная
ситуация для глубокого, подлинного контакта, познания друг друга.
Но в реальности...
Женщине, решившей в наши дни родить ребенка, вполне реально грозит
быть погребенной под горой самых разных проблем: найти, купить необходимые
вещички, кормить, лечить, учить, воспитывать - короче, стать всем
для своего ребенка. В очень немногих случаях женщине удается разделить
свою ответственность за ребенка с кем-нибудь еще (своей матерью, мужем,
врачом, учителем и т.д.).
Обычно со стороны других людей добавляются новые требования. Доктор,
навещая больного ребенка, задает вопрос: "Что же вы его так плохо
лечите?" Учитель, недовольный успехами ребенка, может спросить:
"Что же вы его так плохо учите?"
В подобной ситуации мать принимает на себя всю ответственность за
будущее ребенка, его здоровье, его успехи, его характер. Она старается
выполнить все обязанности, обеспечить лучшие возможности для будущего
ребенка и - лишает себя возможности находиться "здесь и теперь"
с ребенком.
Она находится в "его будущем", с его завтрашними проблемами,
и, например, даже когда она кормит своего ребенка, она оказывается
не столько в контакте с ним, сколько погружена в создание хорошего
здоровья для него в будущем. Сосредоточившись на будущих проблемах
и сложностях ребенка, старательно вглядываясь в еще не возникшие в
этот конкретный момент задачи, мать не видит своего ребенка таким,
какой он есть в этот момент, а, значит, не может обратиться к нему
как к субъекту и только манипулирует им.
Я думаю, что здесь расположена важная точка многих нарушений развития
контакта ребенка с окружающим миром. Ребенок приобретает опыт того,
как быть объектом для других, и не получает опыта того, как быть субъектом.
В подобной ситуации едва ли можно переоценить ту поддержку, которую
может оказать матери психолог или психотерапевт. В некоторой степени
парадоксальность жизни заключалась в том, что большая часть молодых
мам обращалась ко мне за психологической помощью не потому, что я
обладаю некоторой профессиональной компетенцией, соответствующей университетской
подготовкой и т.д., а потому что в их глазах я была "опытной
матерью" пятерых детей. А мое существование также подтверждало,
что многие проблемы могут быть реально разрешены. Это определяло во
многом характер нашей "работы": она не имела форму традиционных
психотерапевтических сессий, а начиналась как "обмен материнским
опытом" и лишь потом возникал собственно психотерапевтический
запрос.
Обычно начало было связано с каким-то медицинским или бытовым вопросом,
касающимся кормления или особенностей режима ребенка, а уже от них
мы переходили к обсуждению собственно психологических проблем.
Рассказывая о своих чувствах, молодые мамы говорили о своей растерянности,
неуверенности в своих силах ("Я совсем не могу делать все так,
как надо" - при этом предполагается, что есть на свете такой
абсолютно правильный способ. "Мне всегда не хватает времени,
чтобы постирать, погулять с ребенком, я не могу ни читать, ни встречаться
с друзьями, я никого не вижу, потому что мне все время не хватает
времени").
Они жаловались на сложности в принятии решения и неуверенность в его
правильности ("я не понимаю, с чего мне начинать, я начинаю делать
одно дело, потом бросаю его, берусь за другие и так без конца",
"вчера я дала своему малышу в первый раз кефир, наверное, это
было неправильно, больше я не буду так делать"), на свою несамостоятельность
в общении с ребенком.
Можно было заметить, что в таком случае мама находилась в контакте
не со своим ребенком, а была поглощена своими страхами, ожиданиями,
своими обязанностями. Чувство отдельности от ребенка, отгороженности
от него, непонимание его желаний, его состояния не всегда осознавалось
мамами, но оно проявлялось и в словах, и в жестах, и во взглядах.
Иногда возникало раздражение на ребенка, злость от непонимания его
поведения, особенно крика или плача и, следовательно, невозможности
помочь ему, исправить что-то. Одна мама сказала мне: "Я не могу
понять, чего ему надо, чего он хочет. Я боюсь, что с ним что-то не
в порядке".
Другая мама говорила о своей дочке так: "Когда девочка плачет,
я очень пугаюсь, я никак не могу догадаться, что с ней происходит.
Мы просто плачем вместе". В другой раз эта же мама сказала: "Когда
она плачет и кричит, я так злюсь, что хочу швырнуть ее или ударить;
я знаю, я очень плохая мать".
На первых шагах нашей работы оказывалось, что молодым мамам, оказавшимся
в роли пациенток, было невозможно остаться со своими чувствами к ребенку,
со своими страхами и агрессией, и они начинали "заглушать"
их бешеной хозяйственной и воспитательной активностью. При этом они
беспрестанно делали что-нибудь с младенцем, но лишь манипулируя им,
и это приводило к нарастающему разочарованию: "Я стараюсь успокоить
его, - говорила одна мама о своем сыне, - меняю штанишки, кормлю его,
но ничего не помогает, я чувствую себя ужасно усталой, разочарованной,
я очень плохая мать".
Преимущественная часть наших встреч происходила дома, так что я могла
непосредственно наблюдать взаимодействие матери и ребенка во время
кормления, переодевания, в свободном общении. Было видно, как мама
и младенец касались друг друга, насколько свободны или скованы были
движения матери, согласованность их поз, их напряжение во время этого
общения.
Можно было отметить, что движения мам были очень скованы и напряжены.
Они не были свободными и непосредственными, не соответствовали чувствам
самой матери или состоянию ребенка, а были продиктованы некоторыми
специальными задачами: одеть ребенка (а не согреть его), накормить
ребенка (а не утолить его голод). Это проявлялось и в ответах на мой
вопрос: "Что ты хочешь сейчас сделать?" - "Одеть".
Иногда мать даже не смотрела на своего ребенка, на его лицо, в глаза,
в то время, когда она кормила его или переодевала. Находясь рядом,
я чувствовала это напряжение и скованность рук и всего тела матери,
и у меня было ясное желание приостановить поток этих действий.
Тогда я просила маму остановиться, перестать суетиться, несмотря на
избыток разных дел, дать себе время просто побыть рядом с ребенком.
Это был первый шаг собственно терапевтической работы.
В первый момент на лице появлялось удивление - насколько это возможно,
взять и остановиться? Потом удивление сменилось растерянностью: "Я
не знаю, что же хочу делать с ребенком". Появилось сознание того,
что в момент взаимодействия с ребенком она находилась вне действительного
контакта с ним, она не была с ним "здесь и теперь", но с
переживанием своей несостоятельности или своих обязательств.
Во время общения мама была в контакте "не со своим ребенком,
а с кем-то еще, кому надо было доказать свою состоятельность и компетентность".
А ее действия были вызваны не реальной ситуацией, а некоторой картинкой
"хорошей матери" в ее сознании и картинкой "благополучного
будущего" для ее ребенка.
Продолжая что-то делать с ребенком, эта мама старалась помочь ему,
производя "правильные" манипуляции, но младенец не переставал
вопить, он продолжал открыто страдать. Мама начинала чувствовать страх,
отчаяние, эти чувства целиком заполняли ее, и вдруг она почувствовала,
что она действительно хочет "выбросить его и убежать прочь".
Она сказала, что хотела бы "закрыть глаза и заткнуть уши, хотела
бы уйти куда-нибудь подальше, но чувствует, что младенец прикован
к ней, и она не может его бросить, отказаться от него, она должна
оставаться с ним, но не хочет смотреть, как он плачет, слышать его
голос".
Она стояла около двери из комнаты, но не выходила, делала шаг к ребенку
и возвращалась назад. Она не хотела прикасаться к нему, но когда все-таки
сделала это, то с силой, с большим напряжением. Она обняла ребенка
с такой силой, как будто хотела зажать его.
В этот момент я обратила ее внимание на то, что ее ребенок достаточно
сильный и выносливый, чтобы обойтись без нее некоторое время и что
я совершенно уверена, что ничего плохого с ним не случится, если она
разрешит себе побыть некоторое время в другой комнате и оставит его
одного в кроватке. После недолгих колебаний она решила попробовать
и положила своего плачущего и громко орущего ребенка в кроватку, подошла
к двери и сказала, что как-то ничего не мешает ей выйти из комнаты.
Я попросила ее вернуться, как только она почувствует, что она действительно
хочет быть со своим ребенком. Через несколько минут она вернулась
в комнату значительно спокойнее и смущенно улыбаясь. Она посмотрела
на сына и начала трогать его, поглаживать. Теперь это были мягкие
движения, наполненые ее чувствами, а не обязательством быть "хорошей
матерью". Как только мама смогла соприкоснуться со своими чувствами,
ее чувствами к ребенку, у нее исчезла необходимость сдерживать и ограничивать
себя. Ее руки стали свободнее, они могли не только держать ребенка,
но и чувствовать его тело, его движения, его напряжение.
Я предложила взять ребенка на руки и почувствовать руками, ладонями,
пальцами все его тело. Мама мягко и посте пенно стала менять свою
позу, становясь все более удобным окружением для ребенка. Она стала
следовать за его движениями, его стремлением к ней и от нее. Их движения
напоминали игру или особый танец. Они смотрели друг на друга, улыбались
друг другу, образуя единый круг.
Неожиданно мама засмеялась и сказала, что, оказывается, это очень
легко - понять своего ребенка. Она сказала: "Я хорошо ощущаю
его, я понимаю, что он хочет быть со мной, мне это ясно". Но
которое время спустя младенец стал вертеть своей головой и мама сразу
догадалась, что он ищет ее грудь, он голоден. Всего несколько часов
назад она говорила о своем сыне: "Он кричит и вертит головой
во все стороны. Я не понимаю, чего он хочет!" Теперь она сказала:
"Он же хочет есть!" В этот момент она больше не чувствовала
злости на своего ребенка, для нее был ясен смысл его крика и его движений.
Важным оказалось для матери почувствовать тело своего ребенка - его
руки, ноги, спину, живот, шею. Это позволило почувствовать, понять
значение жестов и поз ребенка, различить боль и голод, осознать различия
в его чувствах и желаниях. Это помогло отнестись к ребенку как к целостному
созданию, обладающему душой и сознанием, позволило установить контакт
с ним.
Я старалась поддержать молодых мам в их действиях с ребенком, в стремлении
не бояться трогать его, двигать его, чтобы почувствовать его ответ.
Происходило изменение от ситуации "НАДО - НЕ НАДО, МОЖНО - НЕЛЬЗЯ"
к ситуации свободного контакта друг с другом, от принятия на себя
и старательного выполнения роли "хорошей матери" вообще
к бытию "плохой матерью" своему ребенку. Теперь они открывали
для себя возможность контакта со своим ребенком, возможность для нового
опыта, для бытия "счастливой матерью".
Несколько позже, когда мы обсуждали происходившие изменения в них
самих и отношениях с детьми, я сказала, что это была своего рода психотерапия.
В ответ одна из мам сказала: "У меня как будто открылись глаза",
а другая удивилась: "Я же все сделала сама!" Мне кажется,
что это очень хороший результат: опыт контакта с ребенком действительно
стал ее личным опытом.
В целом эти истории развивались следующим образом:
Вначале мама и ребенок были вне контакта, мама была закрыта от ребенка
своим страхом или гневом.
Во время нашей работы они объединялись в контакте в единую фигуру,
они сливались в своих чувствах и движениях.
В завершение они опять оказывались разделены на некоторой дистанции,
но не как плоские роли, а как объемные фигуры, как раздельные личности
со своим внутренним миром.
Особенность этих ситуаций была еще и в том, что мама, выступая как
пациент, выступала одновременно как терапевт по отношению к своему
ребенку, обеспечивая осознавание потребности, возможность активных
действий для своего ребенка и удовлетворение потребности в близости,
безопасности, любви.
|
|
|
Семинары
Московской Психотерапевтической Академии.
Кафедра психотерапии детей и подростков
Семинары проводит детский психотерапевт, психиатр д.м.н.
Буянов М.И.
Семинары предназначенны для педагогов, социальных работников, психологов
и медиков, а также для родителей, имеющих детей с отклоняющимся поведением.
Основные
темы семинаров:
основы психоневрологии и психотерапии детей и подростков
*
алалии, заикания, мутизм, дислалии
*
тики, болезнь Жиля де ля Туретта
*
недержание мочи и кала
*
неврозы и неврозоподобные расстройства у детей и подростков
*
школьная неуспеваемость
*
задержки психического развития
*
умственная отсталость
*
пьянство, алкоголизм, наркомания в школьном возрасте
*
психопатии и психопатоподобные нарушения
*
психическая анорексия и дисморфомания
*
психический инфантилизм
*
ранний детский аутизм и шизофрения.
Окончившим курсы выдается диплом на русском и английском языках.
|
|
В
начало
